- У нас, извините, ужасный беспорядок! - сказала Чикамасова.
Чикамасова беседовала со мной и конфузливо косилась на дверь, за которой всё еще подбирали выкройки. Дверь тоже как-то конфузливо то отворялась на вершок, то затворялась.
- Ну, что тебе? - обратилась Чикамасова к двери.
- Ou est ma cravate, laquelle mon pere m'avait envoyee de Koursk?* - спросил за дверью женский голосок.
- Ah, est-ce que, Marie, que...* Ах, разве можно... Nous avons donc chez nous un homme tres peu connu par nous...* Спроси у Лукерьи...
_______________
* Где мой галстук, который прислал мне отец из Курска? (франц.).
* Ах, разве, Мария... (франц.).
* У нас же человек, очень мало нам знакомый... (франц.).
"Однако как хорошо говорим мы по-французски!" - прочел я в глазах у Чикамасовой, покрасневшей от удовольствия.
Скоро отворилась дверь, и я увидел высокую худую девицу, лет девятнадцати, в длинном кисейном платье и золотом поясе, на котором, помню, висел перламутровый веер. Она вошла, присела и вспыхнула. Вспыхнул сначала ее длинный, несколько рябоватый нос, с носа пошло к глазам, от глаз к вискам.
- Моя дочь! - пропела Чикамасова. - А это, Манечка, молодой человек, который...
Я познакомился и выразил свое удивление по поводу множества выкроек. Мать и дочь опустили глаза.
- У нас на Вознесенье была ярмарка, - сказала мать. - На ярмарке мы всегда накупаем материй и шьем потом целый год до следующей ярмарки. В люди шитье мы никогда не отдаем. Мой Петр Семены и достает не особенно много, и нам нельзя позволять себе роскошь. Приходится самим шить.
- Но кто же у вас носит такую массу? Ведь вас только двое.
- Ах... разве это можно носить? Это не носить! Это - приданое!
- Ах, maman, что вы? - сказала дочь и зарумянилась. - Они и вправду могут подумать... Я никогда не выйду замуж! Никогда!
Сказала это, а у самой при слове "замуж" загорелись глазки.