В голове у Аннушки образовалась
вьюга: "Знать ничего не знаю! Ведать ничего не ведаю!... К племяннику? Или
распилить ее на куски... Камушки-то можно выковырять... И по одному камушку:
один на Петровку, другой на Смоленский... И - знать ничего не знаю, и
ведать ничего не ведаю!"
Аннушка спрятала находку за пазуху, ухватила бидон и уже собиралась
скользнуть обратно в квартиру, отложив свое путешествие в город, как перед
нею вырос, дьявол его знает откуда взявшийся, тот самый с белой грудью без
пиджака и тихо шепнул:
- Давай подковку и салфеточку.
- Какую такую салфеточку-подковку? - спросила Аннушка, притворяясь
весьма искусно, - никакой я салфеточки не знаю. Что вы, гражданин, пьяный,
что ли?
Белогрудый твердыми, как поручни автобуса, и столь же холодными
пальцами, ничего более не говоря, сжал Аннушкино горло так, что совершенно
прекратил всякий доступ воздуха в ее грудь. Бидон вывалился из рук Аннушки
на пол. Подержав некоторое время Аннушку без воздуха, беспиджачный
иностранец снял пальцы с ее шеи. Хлебнув воздуху, Аннушка улыбнулась.
- Ах, подковочку, - заговорила она, - сию минуту! Так это ваша
подковочка? А я смотрю, лежит в салфеточке... Я нарочно прибрала, чтобы кто
не поднял, а то потом поминай как звали!
Получив подковочку и салфеточку, иностранец начал расшаркиваться перед
Аннушкой, крепко пожимать ей руку и горячо благодарить в таких выражениях, с
сильным заграничным акцентом:
- Я вам глубочайше признателен, мадам. Мне эта подковочка дорога как
память. И позвольте вам за то, что вы ее сохранили, вручить двести рублей.
- И он тотчас вынул из жилетного кармана деньги и вручил их Аннушке.
Та, отчаянно улыбаясь, только вскрикивала:
- Ах, покорнейше вас благодарю! Мерси! Мерси!
Щедрый иностранец в один мах проскользнул через целый марш лестницы
вниз, но прежде чем смыться окончательно, крикнул снизу, но без акцента:
- Ты, старая ведьма, если когда еще поднимешь чужую вещь, в милицию ее
сдавай, а за пазуху не прячь!